![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
ta4kovoВот некоторые антиидеологические противоядия, предлагавшиеся в XX веке, в том числе и самим Бартом:
— сюрреалистический бунт против любых идеологических языков.
«Ввергнув форму в полнейший хаос, оставив на ее месте словесную пустыню», сюрреалисты надеялись «обнаружить явление, полностью лишенное Истории, обрести новый, пахнущий свежестью язык». Крах этого опыта очевиден для Барта: продемонстрировав «потрясающее зрелище самоуничтожения Литературы», сюрреалисты убедились лишь в том, что «язык в конце концов восстанавливает все те формы, от которых стремился избавиться, что не существует письма, способного навсегда сохранить свою революционность, и что всякое молчание формы не будет обманом лишь тогда, когда писатель обречет себя на абсолютную немоту».
— попытки создания «нейтрального», «белого» (денотативного) письма (А. Камю в «Постороннем»).
Барт ясно понимал, что такое письмо немедленно идеологизируется и превращается в стереотип уже в момент своего возникновения, начиная «вырабатывать автоматические приемы именно там, где прежде расцветала его свобода».
— попытка противопоставить идеологическим топосам иронию.
Барт подчеркивает, что сама надежда ироника на освобождение от идеологии иллюзорна: ироническая позиция сама представляет собою не что иное, как топос (только привилегированный) — надежное идеологическое убежище, откуда, находясь в полной безопасности, можно критиковать кого угодно и что угодно.
Таким образом, Барт оказывается перед дилеммой: либо тотальный негативизм, чреватый для его носителя полным самоизъятием из культуры, либо тотальный конформизм — пусть и в ироническом модусе. Оба решения для Барта неприемлемы. Он ищет третий путь. Позиция Барта не вне-культурна и не контр-культурна; это — позиция «отводящего взор» утверждения и дистанцирующегося приятия. «Внеположность, остающаяся внутри», — таково одно из определений, данных Бартом Тексту.
Образцом такой стратегии в литературе Барту всегда представлялся роман Флобера «Бувар и Пекюше», где персонажи, мечущиеся от одного буржуазного мифа к другому, прилежно «переписывают» каждый из них, тогда как сам автор, неукоснительно следуя за своими героями, в свою очередь копирует всю эту мифологию, но копирует не буквально, а с помощью «косвенного стиля», как бы в условном наклонении, создавая тем самым искомый эффект дистанцированного подражания. Именно на такой стратегии построена и вся книга «S/Z», где каждая бальзаковская «лексия» «пере-писана» Бартом в модусе остраняющего слияния. Его собственная позиция заключается именно в том, чтобы ускользнуть от любой твердой, окончательной позиции — даже от своей собственной, буде она готова возникнуть. Это принципиальное уклонение от «последнего» слова и от «последней» ценностной установки, которую Барт сознательно заменяет знаменательным смысловым «многоточием» (см. заключительную фразу «S/Z»)
Это прежде всего стратегия защиты — защиты от многоголового «чудовища» по имени Идеология, причем в качестве способа такой защиты Барт избирает не единоборство, а «смещение», «ускользание», «дрейф». «Я не опровергаю, я дрейфую», — такова его формула.
Так бартовское разграничение текста-чтения (произведения) и текста-письма (собственно Текста) обретает свое мировоззренческое значение; моносемическая власть текста-чтения с необходимостью должна быть компенсирована безвластной множественностью текста-письма.
Барт сам сознавал, что пишет более «классично», нежели того требует отстаиваемая им «теория Текста»: «...мой текст — это текст-чтение: я на стороне структуры, фразы... я пользуюсь классическим письмом». Между тем классическое письмо есть не что иное, как письмо риторическое, преследующее цели убеждения, а значит и подчинения себе читателя: нетрудно заметить, что стилистике Барта отнюдь не чужд Соблазн власти, орудием которой становятся отделанная фраза, отточенная максима или яркий афоризм. Вот почему первейшая забота Барта состоит в том, чтобы подорвать риторическое начало, коренящееся в недрах его собственного дискурса, для чего он и использует многочисленные способы дезорганизации письма — такие как парцелляция, фрагментация, отступление, оговорочные фразы, скобки, многоточия...
Такая дезорганизация и вызывает к жизни Текст, позволяющий (пусть на время) приглушить агрессивное звучание того или иного изолированного смыслового топоса.
Энергия, которая движет Бартом, это и есть воплощенная энергия ненасилия, энергия нераздельной смысловой полноты — «энергия неуловимого смысла».
— сюрреалистический бунт против любых идеологических языков.
«Ввергнув форму в полнейший хаос, оставив на ее месте словесную пустыню», сюрреалисты надеялись «обнаружить явление, полностью лишенное Истории, обрести новый, пахнущий свежестью язык». Крах этого опыта очевиден для Барта: продемонстрировав «потрясающее зрелище самоуничтожения Литературы», сюрреалисты убедились лишь в том, что «язык в конце концов восстанавливает все те формы, от которых стремился избавиться, что не существует письма, способного навсегда сохранить свою революционность, и что всякое молчание формы не будет обманом лишь тогда, когда писатель обречет себя на абсолютную немоту».
— попытки создания «нейтрального», «белого» (денотативного) письма (А. Камю в «Постороннем»).
Барт ясно понимал, что такое письмо немедленно идеологизируется и превращается в стереотип уже в момент своего возникновения, начиная «вырабатывать автоматические приемы именно там, где прежде расцветала его свобода».
— попытка противопоставить идеологическим топосам иронию.
Барт подчеркивает, что сама надежда ироника на освобождение от идеологии иллюзорна: ироническая позиция сама представляет собою не что иное, как топос (только привилегированный) — надежное идеологическое убежище, откуда, находясь в полной безопасности, можно критиковать кого угодно и что угодно.
Таким образом, Барт оказывается перед дилеммой: либо тотальный негативизм, чреватый для его носителя полным самоизъятием из культуры, либо тотальный конформизм — пусть и в ироническом модусе. Оба решения для Барта неприемлемы. Он ищет третий путь. Позиция Барта не вне-культурна и не контр-культурна; это — позиция «отводящего взор» утверждения и дистанцирующегося приятия. «Внеположность, остающаяся внутри», — таково одно из определений, данных Бартом Тексту.
Образцом такой стратегии в литературе Барту всегда представлялся роман Флобера «Бувар и Пекюше», где персонажи, мечущиеся от одного буржуазного мифа к другому, прилежно «переписывают» каждый из них, тогда как сам автор, неукоснительно следуя за своими героями, в свою очередь копирует всю эту мифологию, но копирует не буквально, а с помощью «косвенного стиля», как бы в условном наклонении, создавая тем самым искомый эффект дистанцированного подражания. Именно на такой стратегии построена и вся книга «S/Z», где каждая бальзаковская «лексия» «пере-писана» Бартом в модусе остраняющего слияния. Его собственная позиция заключается именно в том, чтобы ускользнуть от любой твердой, окончательной позиции — даже от своей собственной, буде она готова возникнуть. Это принципиальное уклонение от «последнего» слова и от «последней» ценностной установки, которую Барт сознательно заменяет знаменательным смысловым «многоточием» (см. заключительную фразу «S/Z»)
Это прежде всего стратегия защиты — защиты от многоголового «чудовища» по имени Идеология, причем в качестве способа такой защиты Барт избирает не единоборство, а «смещение», «ускользание», «дрейф». «Я не опровергаю, я дрейфую», — такова его формула.
Так бартовское разграничение текста-чтения (произведения) и текста-письма (собственно Текста) обретает свое мировоззренческое значение; моносемическая власть текста-чтения с необходимостью должна быть компенсирована безвластной множественностью текста-письма.
Барт сам сознавал, что пишет более «классично», нежели того требует отстаиваемая им «теория Текста»: «...мой текст — это текст-чтение: я на стороне структуры, фразы... я пользуюсь классическим письмом». Между тем классическое письмо есть не что иное, как письмо риторическое, преследующее цели убеждения, а значит и подчинения себе читателя: нетрудно заметить, что стилистике Барта отнюдь не чужд Соблазн власти, орудием которой становятся отделанная фраза, отточенная максима или яркий афоризм. Вот почему первейшая забота Барта состоит в том, чтобы подорвать риторическое начало, коренящееся в недрах его собственного дискурса, для чего он и использует многочисленные способы дезорганизации письма — такие как парцелляция, фрагментация, отступление, оговорочные фразы, скобки, многоточия...
Такая дезорганизация и вызывает к жизни Текст, позволяющий (пусть на время) приглушить агрессивное звучание того или иного изолированного смыслового топоса.
Энергия, которая движет Бартом, это и есть воплощенная энергия ненасилия, энергия нераздельной смысловой полноты — «энергия неуловимого смысла».
